Стивен

По воспоминаниям мамы, я играл в футбол уже в 9 месяцев. Ну, учитывая, что я пошел в 9 месяцев, да и заговорил в девять, то вполне мог начать и пинать мяч в этом возрасте. В 4-5 лет я уже только и делал, что играл в футбол на улице или в парке, как и большинство соседских ребят.

Папа неплохо играл в молодости, выступая за местную команду железнодорожников, и теперь, по воскресеньям, после паба, полупьяные они шли в парк и устраивали там футбольную зарубу. Я ходил играть с ними, хоть и был мальцом; папа подначивал меня финтить, и я был рад видеть, что он гордится мной. Примерно лет с 7 я понимал, что у меня есть футбольный талант, я осознавал, что играю лучше других ребят. Папа давал мне задания, посылая вести мяч через всю улицу и обратно на время, а потом повторять это еще и еще, пытаясь пройти участок быстрее. В тот период, когда я подрабатывал разносчиком газет, я бегал от дома к дому, непрерывно пиная перед собой мяч.

Впервые я попал в команду в 8 лет, несмотря на то, что был самым маленьким среди всех. А в 10 я уже выиграл свой первый трофей, и, с тех пор, уже не видел себя никем кроме профессионального футболиста. Хотя, если бы вы тогда спросили меня, кем я хочу стать, когда вырасту, я бы ответил, что миллионером. Я помню, как так и заявил остальным как-то в автобусе, когда мы обсуждали, кто кем хочет стать.

Я выиграл первую личную награду, одержав победу в конкурсе пенальтистов, забив 12 из 12. Дома я спрятал выигранный кубок под кровать, опасаясь, что грабители первым делом унесут именно его. Позже я получил приглашение в национальный тренировочный лагерь на выходные, где познакомился с Китом Спрэггоном. Он жил недалеко от нас, ходил в другую школу, очень здорово играл и мы подружились.

Я очень хотел попасть в местный футбольный детский клуб Редхью. У них была потрясающая команда, а их главным соперником была команда Уолсенд, которая подарила Ньюкаслу множество успешных игроков. Я был еще слишком маленьким для их команды, поэтому залезал на стенку их базы и наблюдал за тренировками. Я донимал каждого в попытках попасть в команду и, в конце концов, уговорил папу отдать меня в нее. Ему пришлось обмануть их, что я на пару лет старше, чем есть. Поначалу я был болбоем (мальчик, подающий мячи – прим. переводчика) и помогал натягивать сетку на ворота, но в итоге нам с Китом удалось попасть в основную команду.

Моим первым идолом был Йохан Кройф. Я непрерывно смотрел его записи по телевизору и пытался повторить его движения на тренировках. Мне, конечно, как и всем, нравился Пеле. И, естественно, с ранних лет я болел за Ньюкасл. Когда мы жили на Эдисон Гарден, можно было услышать гул с Галлоугейт Энд (старейшая фанатская трибуна домашнего стадиона Ньюкасла – прим. переводчика) Сент-Джеймс Парка. Моим первым идолом в Ньюкасле был Малькольм Макдональд.

В 11 лет я перешел из школы Брайтона в Брекенбедс. Вообще, мне хорошо удавались все виды спорта, и, в большинстве из них, я был лучшим в школе. Я побеждал в соревнованиях по баскетболу, теннису, бадминтону, и, конечно, выступал за футбольную команду. Мне нравилась математика, а еще я учился играть в шахматы. Уговорив маму купить мне доску с фигурами, я научил играть и ее. Еще мы с ней играли в карты на мелкие деньги. Я выигрывал поначалу, но позже она отыгрывалась или я, устав, засыпал.

Все свои деньги я спускал на сладости. Кит, я и еще несколько ребят часто наведывались в один магазин, в котором мы начинали дразнить женщину за прилавком и выводить ее из себя, всячески досаждая. В это время мы пытались стырить сладости, а потом она гонялась за нами. Однажды, когда мне было 10, я взял с собой погулять Стивена – брата Кита, сказав его маме, что пригляжу за ним. Мы слонялись по магазину, как вдруг Стивен неожиданно выбежал и бросился напрямик к припаркованному через дорогу грузовичку мороженщика. Он не увидел едущую по дороге машину. И эта машина ехала прямо на него. Я подбежал и склонился над его маленьким растерзанным телом, крича: «Пожалуйста, дыши, умоляю!». Показалось, что его губы шелохнулись, но затем он полностью обмяк. Я пробыл с ним наедине, казалось, целую вечность, пока кто-то побежал за его матерью. Я просто сидел, глядя, как он умирает и ждал пока придет его мама и приедет скорая. У меня и сейчас перед глазами картина, как Морин, его мама, бежит к нам по улице. Она выбежала из дома, в чем была, и бежала, босая, надрываясь от крика.

Это был первый мертвый человек, увиденный мною. И я чувствовал, что это моя вина, что Стивен погиб. Я же обещал присматривать за ним, но не сдержал своего слова. В моей голове не укладывалось то, как он мог умереть, совсем маленький и беззащитный. В это невозможно было поверить! Почему Бог позволит ему умереть?! Неделями и месяцами я просыпался среди ночи, и снова у меня перед глазами стояла картина его гибели. Думаю, мне требовалась помощь психотерапевта, но в те времена о таких вещах никто еще даже не знал. Впоследствии я не раз обсуждал то событие с разными психиатрами, но оно крепко засело в моем сознании. Мне достаточно просто вспомнить его, и я начинаю рыдать.

То время было полно неприятностями. Папа вернулся из Германии в очень плохом состоянии. Лет с 16 он страдал страшными головными болями, мигрень могла продолжаться по две недели. Позднее присоединились припадки, которые врачи расценивали как эпилептические. Он постоянно принимал препараты, но приступы, в течение которых он отключался на 20 минут и не мог даже разговаривать, продолжались. В такие моменты, папа не понимал ни кто он сам, ни как зовут его собственных детей.

Однажды это произошло, когда мы остались с ним дома одни. Я был не состоянии понять, какого хера происходит, и, вообще, решил, что он умирает! Я пытался вытащить его язык изо рта, видя, что он давится им. Я боялся, что он задохнется и умрет прямо у меня на руках и это снова будет моей виной. В конце концов, вернулась мама и сказала мне разжать пальцами ему рот, пока она вызовет скорую. Папа с такой силой судорожно закусывал мой палец, что я боялся, что он откусит его, поэтому вставил ему в рот ложку, и продолжал держать ее там до приезда врачей. В тот раз им удалось спасти его, но это не могло длиться вечно. Как-то, когда он был дома один, и только вышел из ванны, произошел инсульт, после которого папа потерял сознание. Его доставили в больницу, и он перенес несколько операций. Врачи говорили, что папа обречен, потому что даже если он выживет, то никогда уже не будет прежним.

Папа пробыл в больнице около 8 месяцев. Перед тем, как окончательно выписать его, они провели множество тестов, проверяя, восстановились ли функции мозга. Они давали ему фотографии людей на велосипедах, в машинах, а папа должен был ответить, что он видит. Когда они начали показывать ему картинки животных и спросили, что на них, папа ответил: «Да это слон, трахающий другого слона!». После этого стало понятно, что мой отец снова стал собой. «Отлично, мистер Гайскойн! Вот теперь вы готовы к выписке!»

Но вернуться к прежней работе он, конечно, не мог. С тех пор, как мне исполнилось 12, папа уже никогда не работал. Поэтому маме приходилось работать еще больше, чтобы сводить концы с концами, а папа кормил нас обедом, пока она была на работе. У меня до сих пор не укладывается в голове, как мама могла прокормить всех нас за те гроши, что ей удавалось заработать, убиваясь весь день.

Примерно в то же время, у меня появились странные навязчивости. В начале, я все время издавал какие-то дурацкие звуки по типу глотательных. Или ни с того, ни с сего, начинал кричать. Меня даже на неделю отстранили от занятий в школе, потому что я мешал другим сосредоточиться. А я любил ходить в школу и был в ярости от того, что не могу ее посещать. Я никогда не опаздывал, приходил, даже если был болен. Как-то мне даже вручили звезду отличия за успехи в успеваемости.

Помимо издаваемых звуков, у меня развились и другие навязчивости. Я помешался на цифре пять. Я должен был прикоснуться к каким-то вещам именно 5 раз, включить и выключить свет 5 раз, открыть-закрыть дверь 5 раз. Или, к примеру, я раскладывал вещи обязательно под определенным углом, неважно – тарелки ли, одежду или что-либо еще. Я засыпал только с включенным светом, и сейчас продолжаю делать точно так же. Мама говорит, что это ее вина, потому что у нее была такая же привычка в детстве. И передалась она ей от ее мамы, которой виделись приведения монахинь, сидящих у ее постели, если свет был выключен. Поэтому наша мама всегда оставляла включенным ночник, чтобы никто из нас не боялся, а она могла присматривать за нами. Вот только Анна, Карл и Линдсей смогли отучиться от этой привычки. А я нет.

Маму беспокоили мои навязчивости, неусидчивость и рассеянность, поэтому она решила показать меня врачу. Она записала меня к психиатру в госпиталь Королевы Елизаветы, и мы с папой пошли на прием, пока она была на работе. Тот врач заставил меня играть со всякими кубиками и другими предметами, что показалось мне невероятно глупым, поэтому я отказался ходить к нему. Папа, кстати, тоже сказал, что занятия пиз**цки глупые и, несмотря на уговоры мамы, я уперся и больше не ходил. Вот так все навязчивости остались при мне.

Меня бесило быть тринадцатилетним. Не только потому, что это несчастливое число, но потому что это какой-то возраст ни туда, ни сюда. Я весь год ходил угрюмый, ну, по крайней мере, мне так кажется сейчас. У меня проявилось что-то по типу клептомании (навязчивое воровство – прим. переводчика): я воровал сладости из магазинов, неважно какие – Твикс, Йоркис, Марс, Марафонс, даже Вулис, которые вообще не ел. Воровал деньги из маминого кошелька, пустые бутылки из под молока, оставленные соседями у дверей… Полиция лишь раз заинтересовалась мной из-за проблем с вратарской сеткой, которую, на самом деле, один мальчик мне просто отдал, а она оказалась ворованной. Я и в правду понятия об этом не имел и полицейские отстали.

Одна из моих финансовых афер касалась сдачи в паб за деньги пустых пивных бутылок. Во время одной из таких сдач, я заметил, что они относят принятые бутылки на задний двор, поэтому я просто обошел паб вокруг, стянул стоящие там в ящиках бутылки и снова сдал им их же товар. Эта схема прокатывала какое-то время, но потом они поняли, что к чему и выгнали меня взашей.

Я подворовывал яблоки, после чего за мной гонялись, грозясь вызвать полицию. Один дебил даже выстрелил в меня из пневматического пистолета, попав мне в живот. Честно говоря, я испугался до усрачки, а когда рассказал маме, что произошло, еще и получил подзатыльник. Воровал я и из аппаратов со сладостями на железнодорожных станциях – я научился запихивать в монетоприемник кусочек ткани, и, когда человек, кинувший туда монету, отчаявшись получить ее обратно, уходил, появлялся я и вытаскивал вместе с тканью его деньги.

Всем этим я занимался забавы ради, а не из-за того, что мне, действительно чего-то не хватало. Это было чем-то будоражащим, и мое сердце в такие моменты выпрыгивало из груди.

Недалеко был один магазинчик, на двери которого висели колокольчики, дающие знать продавцу, что зашел покупатель. Так вот, продавец выходил, глядел из-за прилавка и не видел никого – решив, что ему послышалось или, возможно, покупатель передумал и вышел, продавец возвращался в заднюю комнату. Но, тем не менее, я был внутри – лежал на полу перед прилавком вне поля зрения. Я набивал сумку сладостями доверху и убегал. Большую часть мне приходилось раздавать, потому что приносить сладости домой, где их могла найти мама, я не мог.

Я был воришкой годами, просто так, ради смеха. К слову говоря, недавно я стащил пару вещей из магазина одежды, дабы проверить себя, на что я еще способен и вновь испытать то самое волнение. Понятно, что у меня не было никакой необходимости делать этого и мне хватило бы денег на любую из этих вещей. Я просто внезапно понял, что, незаметно для самого себя, стырил их с целью понять, а удастся ли мне. Удалось. Не волнуйтесь, позже я вернул вещи.

Наконец, когда мне исполнилось 14, жизнь стала налаживаться. Возможно, я лишь переосмыслил происходящее или смирился, научившись жить с окружающими меня вещами. Но с большей вероятностью – это футбол. Футбол, который позволил мне почувствовать себя счастливым. И уберег меня от неприятностей, ну, по крайней мере – от некоторых из них. В 14 я уже занимался футболом очень серьезно и выступал за приличные команды. И внезапно понял, что именно футбол приносит мне самое большое удовольствие в жизни.

А еще, играя в футбол, я не испытывал ни навязчивостей, ни страха смерти.

 «Мы говорили и делали то же, что и остальные в детстве, но Пол был безумно суеверным.

— Поклянись, что отсохнет язык!

Он никогда не клялся подобным. Он верил в это. Он всегда отпрыгивал от тени, отбрасываемой машиной, потому что считал это дурной приметой. Он никогда не ждал, пока кто-нибудь уберет со стола ни дома, ни в пабе. И сейчас не ждет. Он просто подрывается и убирает все сам»

Анна Гаскойн, сестра Пола.

Газза: Моя История

Об авторе. Благодарности

Лето 2003

Детство. Ссадины и крики

Стивен